Статуи
Тут я писал о крепостном праве в изложении ветерана войны В. С. Турова, который ссылается на рассказы своего деда. Еще один источник - мемуары Врангеля. Но не белого генерала Петра Врангеля, а его отца - Николая Егоровича. Интересны они тем, что автор не только не имел никакого отношения к большевикам, но и сам от них пострадал, потерял все имущество, вынужден был бежать из Питера и мемуары писал уже в эмиграции.
Начинает автор со своего детства. Отец его вел себя как монарх, даже члены семьи имели к нему ограниченный доступ. Однажды к нему прорвалась старшая дочь - просить за лакея, чтоб его женили не на той девке, какую наметил барин, а на другой, по выбору самого лакея (мнение тех девок, похоже, никто и не спрашивал). А в другой раз отец подарил одну из служанок жившей в другом месте родственнице - но оставил при себе сына той служанки, который в 10 лет уже был "казачком" (т. е. мальчиком на побегушках в господском доме). Родственница просила вернуть подарок либо отдать ей и мальчика, т. к. мать тоскует по сыну... Оба раза барин согласился, но очень удивлялся, что у крепостных могут быть какие-то там чувства... Он же, пожилой уже человек, "обрюхатил" юную служанку, та при родах умерла, младенца же сдали в детдом. А когда сын Коля (будущий автор мемуаров) осмелился напомнить отцу об этом, то получил по морде.
Прежний дворецкий состарился, и барин купил нового, но счел, что тот слишком худ, не имеет "представительного" вида - и его стали отпаивать молоком, как откармливают скот на продажу... Через много лет, когда крепостного права давно уже не было, тот же барин палкой избил исправника, который принял у подрядчика плохо построенную дорогу, при этом издевательски сообщил избитому, что тот может подать на него в суд (при этом судьей был он сам).
При этом отец его считался хорошим барином, при котором крепостные жили неплохо. Да и сам Врангель пишет, что в основном жизнь крепостных была не такой уж ужасной. Тетка его, например, считала ниже своего достоинства смотреть на часы - и чтоб узнать время, звала горничную. Но это, понятно, мелочь. У одного их соседа в саду стояли статуи, а после его смерти там остались одни лишь подставки. Статуи теперь "...работали в полях. Статуями прежде служили голые живые люди, мужчины и женщины, покрашенные в белую краску. Они, когда граф гулял в саду, часами должны были стоять в своих позах, и горе той или тому, кто пошевелится. Однажды он проходил мимо Венеры и Геркулеса, обе статуи соскочили со своих пьедесталов, Венера бросила ему соль в глаза, а Геркулес своею дубиною раскроил ему череп. Обеих статуй судили и приговорили к кнуту. Венера от казни умерла, Геркулес ее выдержал и был сослан в каторгу." У другого помещика "...люди ходят точно балетчики, все на цыпочках. Оказалось, что Ранцев, у которого уже много крестьян было в бегах, для предосторожности приказал всем дворовым каленым железом обжечь пятки и в рану положить конский волос. Ранцев был взят в опеку." (но, замечу, не бит кнутом и не отправлен на каторгу).
При этом барским детям читали "Хижину дяди Тома", а когда те сказали, что и в России людей тоже продают и бьют, как в Америке, причем русских, а не негров - то были за это обруганы и наказаны.
И еще: когда крепостное право отменили, то многие помещики дворовых стариков и старух, всю свою жизнь им прослуживших, просто выгнали вон.
" Крепостной режим развратил русское общество - и крестьянина, и помещика, - научив их преклоняться лишь перед грубой силой, презирать право и законность. Режим этот держался на страхе и грубом насилии. Оплеухи и затрещины были обыденным явлением и на улицах, и в домах... Розгами драли на конюшнях, в учебных заведениях, в казармах — везде. Кнутом и плетьми били на торговых площадях, палками “гоняли” на плацах и манежах. Палка стала при Николае Павловиче главным орудием русской культуры.
Но не только крестьяне были крепостными в то время - и вся Россия была в крепости. Дети у своих родителей, жены у своих мужей, мужья у своего начальства, слабые у сильных, а сильные у еще более сильных, чем они. Все, почти без исключения, перед кем-нибудь тряслись, от кого-нибудь зависели, хотя сами над кем-нибудь властвовали.
Крепостной режим отравил и мое детство, чугунной плитой лег на мою душу. И даже теперь, более чем полстолетия спустя, я без ужаса о нем вспомнить не могу, не могу не проклинать его и не испытывать к нему ненависти."
Начинает автор со своего детства. Отец его вел себя как монарх, даже члены семьи имели к нему ограниченный доступ. Однажды к нему прорвалась старшая дочь - просить за лакея, чтоб его женили не на той девке, какую наметил барин, а на другой, по выбору самого лакея (мнение тех девок, похоже, никто и не спрашивал). А в другой раз отец подарил одну из служанок жившей в другом месте родственнице - но оставил при себе сына той служанки, который в 10 лет уже был "казачком" (т. е. мальчиком на побегушках в господском доме). Родственница просила вернуть подарок либо отдать ей и мальчика, т. к. мать тоскует по сыну... Оба раза барин согласился, но очень удивлялся, что у крепостных могут быть какие-то там чувства... Он же, пожилой уже человек, "обрюхатил" юную служанку, та при родах умерла, младенца же сдали в детдом. А когда сын Коля (будущий автор мемуаров) осмелился напомнить отцу об этом, то получил по морде.
Прежний дворецкий состарился, и барин купил нового, но счел, что тот слишком худ, не имеет "представительного" вида - и его стали отпаивать молоком, как откармливают скот на продажу... Через много лет, когда крепостного права давно уже не было, тот же барин палкой избил исправника, который принял у подрядчика плохо построенную дорогу, при этом издевательски сообщил избитому, что тот может подать на него в суд (при этом судьей был он сам).
При этом отец его считался хорошим барином, при котором крепостные жили неплохо. Да и сам Врангель пишет, что в основном жизнь крепостных была не такой уж ужасной. Тетка его, например, считала ниже своего достоинства смотреть на часы - и чтоб узнать время, звала горничную. Но это, понятно, мелочь. У одного их соседа в саду стояли статуи, а после его смерти там остались одни лишь подставки. Статуи теперь "...работали в полях. Статуями прежде служили голые живые люди, мужчины и женщины, покрашенные в белую краску. Они, когда граф гулял в саду, часами должны были стоять в своих позах, и горе той или тому, кто пошевелится. Однажды он проходил мимо Венеры и Геркулеса, обе статуи соскочили со своих пьедесталов, Венера бросила ему соль в глаза, а Геркулес своею дубиною раскроил ему череп. Обеих статуй судили и приговорили к кнуту. Венера от казни умерла, Геркулес ее выдержал и был сослан в каторгу." У другого помещика "...люди ходят точно балетчики, все на цыпочках. Оказалось, что Ранцев, у которого уже много крестьян было в бегах, для предосторожности приказал всем дворовым каленым железом обжечь пятки и в рану положить конский волос. Ранцев был взят в опеку." (но, замечу, не бит кнутом и не отправлен на каторгу).
При этом барским детям читали "Хижину дяди Тома", а когда те сказали, что и в России людей тоже продают и бьют, как в Америке, причем русских, а не негров - то были за это обруганы и наказаны.
И еще: когда крепостное право отменили, то многие помещики дворовых стариков и старух, всю свою жизнь им прослуживших, просто выгнали вон.
" Крепостной режим развратил русское общество - и крестьянина, и помещика, - научив их преклоняться лишь перед грубой силой, презирать право и законность. Режим этот держался на страхе и грубом насилии. Оплеухи и затрещины были обыденным явлением и на улицах, и в домах... Розгами драли на конюшнях, в учебных заведениях, в казармах — везде. Кнутом и плетьми били на торговых площадях, палками “гоняли” на плацах и манежах. Палка стала при Николае Павловиче главным орудием русской культуры.
Но не только крестьяне были крепостными в то время - и вся Россия была в крепости. Дети у своих родителей, жены у своих мужей, мужья у своего начальства, слабые у сильных, а сильные у еще более сильных, чем они. Все, почти без исключения, перед кем-нибудь тряслись, от кого-нибудь зависели, хотя сами над кем-нибудь властвовали.
Крепостной режим отравил и мое детство, чугунной плитой лег на мою душу. И даже теперь, более чем полстолетия спустя, я без ужаса о нем вспомнить не могу, не могу не проклинать его и не испытывать к нему ненависти."